Если кто то хоть однажды пробовал персик, Calaméo - "Джеймс и Чудо-Персик", Роальд Даль
А самая большая была в форме плоского круга, она занимала всю поперечную стену. Позже он шутил, что выбрал военную авиацию потому, что служба во флоте требовала долгих отлучек из дома, а пехота предпо. Люди то живут в разных местах.
Когда приходилось, Вэй Усянь действовал очень быстро. Ноги еще заплетались после долгой бестелесности — а напоенная ци ладонь уже сомкнулась вокруг огонька. Духу это наверняка причинило сильную боль, но лучше он потом извинится перед живым Лань Чжанем, чем позволит ему умереть без лишних мучений.
Душу в кулак, безвольное тело на плечо — и Вэй Усянь со всех ног припустил к выходу из пещеры. Наружу, туда, где веяло слабым ветерком — прочь от недобро и голодно уперевшегося в спину чужого взгляда.
Сзади что-то загрохотало, медленно и тяжко, будто душеед не привык двигаться. Не загонял жертв, а поглощал только тех, кто сам приходил в пещеру?
Хорошо бы. С чересчур шустрой тварью Вэй Усянь мог бы и не справиться: он, в конце концов, и ожил-то едва-едва! Да и было у него дело важнее и срочнее очередной ночной охоты. Вернуть на место душу Лань Чжаня. Вообще-то это считалось невозможным. Из схватки с душеедом заклинатель либо выходил невредимым, либо пропускал удар и мгновенно умирал.
Но Вэй Усянь в свое время дозвался до души Вэнь Нина, да и сам однажды вернулся в тело, упав на Луаньцзан и схлестнувшись с голодными тварями, — значит, Лань Чжань и подавно справится.
А если не сумеет сам, Вэй Усянь ему поможет. Пещера выходила на горный склон, густо поросший лесом. Вниз вела утоптанная, заметная даже в сумерках тропа.
Душеед, кажется, отстал: сзади слышался только глухой гул, и Вэй Усянь облегченно опустился на землю, устроив рядом Лань Чжаня. Затем распахнул одной рукой шелковые одежды, а вторую, едва разжав ладонь, торопливо приложил к едва остывшей коже у самого золотого ядра. Как нужно возвращать душу в еще не успевшее подняться тело, Вэй Усянь не знал. Втайне он надеялся, что та, почувствовав родное вместилище, сама вернется на место, но этого не произошло.
Огонек души Лань Чжаня все так же льнул к пальцам, будто ци темного заклинателя была ему приятнее собственной. Ты же дух, значит, можешь вселиться в тело!
И не думай, что это захват или одержимость, ты просто вернешь себе свое! Разумеется, ответа ждать смысла не имело, нужно было действовать как-то иначе. Что там он делал в свое время с Вэнь Чао и Ван Линцзяо?.. Тогда он, полубезумный от жажды мести, не удовлетворился пытками: разрушил души, на много лет выбросив их из круга перерождения. И разумеется, не стал ждать, пока души покинут тела: вырвал голыми руками. Даже сам удивился, что получилось. Кто бы мог подумать, что это однажды пригодится для хорошего дела?
От Вэнь Чао даже в таком виде не было никакого проку, а вот воспоминания о Ван Линцзяо оказались отчетливее.
Приложить руку к груди, потянуться туда, внутрь, где что-то еле ощутимо трепещет среди переплетения меридианов… Вэй Усянь и под пыткой не смог бы сказать, что именно он нащупал, отодвинул и соединил эти слова хоть как-то подходили к тому, что он сделал с Лань Чжанем , но через несколько томительных мгновений огонек духа слабо вздрогнул и растворился в теле.
На всякий случай Вэй Усянь выждал еще немного, настороженно вглядываясь в воздух над белыми одеждами. Но нет, в свободный полет душа Лань Чжаня вроде бы больше не стремилась. Оставались сущие мелочи — заставить тело поверить, что оно снова живое, но это умел, наверное, каждый заклинатель из Юньмэн Цзян. Все знали: если вовремя вытащить из воды захлебнувшегося человека, его еще можно заставить жить. Помочь вдохнуть воздух, резким выплеском ци подхлестнуть замершее сердце… Вэй Усянь, правда, мог сделать это только темной энергией, но выбирать не приходилось.
Уж лучше сильная боль или даже повреждения меридианов, чем совершенно здоровое мертвое тело. Ну, или не первый, — пробормотал Вэй Усянь, прежде чем крепко прильнуть ртом к холодным губам. Стараться пришлось долго. Дважды Вэй Усяню чудилось, что он чувствует ладонями первые удары сердца, но каждый раз это оказывалось эхо смутного гула из пещеры.
Он уже испугался, что от вливания темной энергии Лань Чжань не оживет, а поднимется лютым мертвецом, но тело под руками слабо вздрогнуло в подобии вздоха чуть раньше, чем по коже разбежались темные прожилки. Сердце забилось слабо, неровно, то и дело норовя затихнуть — но забилось же! Вэй Усянь победно вскинул кулак к небесам и тут же скривился от боли: за то время, пока он заставлял дышать бесчувственное тело, плечи и спину успело скрутить судорогой.
И ступни почему-то прямо горели… Ну да, разумеется. Это только Лань Чжань, случись что, вернется к жизни при полном параде и даже не растрепавшись. А он, конечно, возродился голым, взъерошенным и уже успел сбить ноги на бегу. Нехорошо, надо бы раздобыть хоть какую-никакую одежду От размышлений, сильно ли непристойно раздевать бесчувственного Лань Чжаня и которое ханьфу стоит взять: верхнее или нижнее , Вэй Усяня отвлек скатившийся со скалы камень.
Земля вновь едва заметно подрагивала, а из пещеры доносился уже не гул, а грохот. А я так надеялся, что ты не можешь выйти, — пробормотал Вэй Усянь, поднимаясь на ноги. Он догадывался: если уж жители округи протоптали сюда настоящую дорогу, неведомая тварь не казалась им такой уж страшной — и, скорее всего, как раз потому, что не хватала добычу по деревням.
А еще тропа шла именно к пещере, а не мимо нее. Кто-то ходил к душееду в гости и возвращался живым. Может, это местные ему жертвы приносили? Ну да, кажется, встал он с чего-то вроде алтаря, еще блюдо под поясницей лежало, и фруктами вокруг пахло… Несмотря на серьезность ситуации, Вэй Усянь хихикнул. Он, похоже, валялся там, как запеченный к празднику поросенок, вот зрелище-то было!
Интересно, Лань Чжань успел оценить? Дрожь земли уже отдавалась в ногах. Старательно не глядя на выступающий из пещеры огромный силуэт, Вэй Усянь тоненько свистнул. Раз, другой, третий, вкладывая все больше сил — но призыв не получался, хотя в мелодии он ошибиться не мог. Свист даже звучал как-то не так, словно темная энергия, послушная раньше, теперь не подчинялась.
Или будто ее совсем не было. Резкое движение в кустах заставило Вэй Усяня отбросить лишние мысли. Пусть у него не было флейты, а контакт с темной энергией неожиданно оказался почти потерян, призыв все же сработал: кто-то пришел на помощь.
И в следующий миг Вэй Усянь об этом почти пожалел: нежить, похожая на некрупную искаженную змею, кинулась на него с такой скоростью, что еле удалось увернуться. Промахнувшись, она рванула к Лань Чжаню, неподвижному и беззащитному, но уж тут Вэй Усянь не оплошал.
Призванное создание было, безусловно, сильным, раз уж могло не подчиняться темному заклинателю, но длиной не слишком отличалось от обычной гадюки — и потому меткий пинок легко отбросил его прямо к пещере. И вовремя. Свод, слишком узкий и тесный для раскормленного душееда, наконец осыпался, освобождая проход. Сейчас Вэй Усянь мог видеть: тварь, чуть не убившая Лань Чжаня, больше всего походила на кусок камня. Грубое подобие человека, кое-где прочерченное трещинами, двигалось неуклюже и медленно, но явно обладало немалой силой.
Это было странно: душееды, описанные в книгах и рассказах опытных заклинателей, выглядели совсем не так, да и атаковали куда проворнее. Или… Вэй Усянь прикусил губу. А была ли эта тварь вообще душеедом? Судя по протоптанной тропе и фруктам на блюде, сюда ходили, приносили жертвы, может, и молились. Способна ли искренняя вера и многолетние вливания ци переродить каменный обломок во что-то вроде божества?
Судя по тому, что темной энергией от твари не тянуло — вполне. Но сколько же понадобилось идиотов, падких на дармовые чудеса, чтобы создать такую дрянь? Сколько времени продолжалась битва, Вэй Усянь не смог бы сказать точно. Скорее всего, половину палочки благовоний, а то и меньше. Призванный дух — не змея, как ему показалось сначала, а отрубленная у самого плеча рука — яростно нападал, крошил когтями грубый камень. Божок-душеед небрежно отмахивался, медленно и неотвратимо приближаясь к Вэй Усяню: живое привлекало его куда больше мертвого.
И как назло, Лань Чжань именно сейчас решил, что дышать — это слишком утомительно! Грохот из-за спины был ему ответом. Вэй Усянь ровно считал выдохи и старался не думать о том, как сейчас ему на голову опустится каменный кулак — но сзади внезапно стало тихо. Улучив момент, он обернулся и улыбнулся с облегчением: призванная рука справилась и теперь лежала в обломках битого камня, вяло подергивая пальцами в изнеможении.
Когда Лань Чжань снова задышал, у Вэй Усяня уже шла кругом голова и мелко дрожали руки, но постепенно усиливающиеся эманации темной энергии подсказывали: времени на отдых у него нет. Скоро так помогшая ему нечисть оправится от усталости и либо нападет, либо сбежит — а ни первого, ни второго Вэй Усянь допускать не собирался.
Разумеется, в рукавах у Лань Чжаня, как у любого заклинателя, был целый воз всяких нужных вещичек. Нашелся и пустой цянькунь, и фляга с чем-то приятно булькнувшим, и даже рисовые колобки. Как же я не подумал? Сразу надо было на помощь позвать! Вэй Усянь торопливо выудил из белого рукава цилиндрик кланового фейерверка, по давней привычке встряхнул пару раз, вжал палец в углубление и удовлетворенно взглянул на расцветший в небе знак Гусу Лань.
Оставалось только изловить странную руку, снять с Лань Чжаня одно из ханьфу и бесследно раствориться в лесу. Если уж ему каким-то чудом выпал еще один шанс на жизнь — не стоит гневить небеса и рисковать понапрасну, показываясь заклинателям из Облачных Глубин.
Отрубленная рука и вправду оказалась очень сильным созданием: даже измотанная схваткой, она отчаянно сопротивлялась, но Вэй Усянь совершенно не желал терять возможного помощника. Да и цянькунь оказался качественный, чуть ли не сам в себя духа затягивал.
И неудивительно: кто посмеет подсунуть наследнику клана какую-нибудь дрянь? Запихав непокорного духа в цянькунь, Вэй Усянь вернулся к до сих пор не пришедшему в себя Лань Чжаню. Совершенный бесстыдник, убожество и все такое. Представляешь, мне даже хочется, чтобы ты как-нибудь снова меня отругал.
Нелепый я человек, правда? Наверное, в последних своих словах Вэй Усянь не ошибся: сидеть рядом с Лань Чжанем, развязав ему пояс и стянув верхнее ханьфу, задумчиво водить пальцами по обнаженной груди оказалось очень приятно. Спокойно, уютно, будто они все еще на Луаньцзан и не было ни осады, ни бойни в Безночном Городе, ни даже тропы Цюнци… Под пальцами ровно билась ци, и на душе впервые за долгие годы было тепло.
Когда с востока послышался свист летящих мечей, Вэй Усянь откровенно удивился: помощь прибыла слишком быстро. Разве что Лань Чжань был здесь не один? Или все дело в том, что они находились на вершине горы, хоть и не очень высокой, а фейерверк в ночном небе видно издалека? Так или иначе, стоило уходить, пока его не заметили. Вэй Усянь отнял было руку от груди Лань Чжаня — и тут же резко вернул на место. Огонек души охотно потянулся за ним, а что-то зыбкое и едва ощутимое явственно натянулось под пальцами.
Вэй Усянь торопливо нащупал пульс и облегченно выдохнул. Не успел пока из тела вылететь. Как бы его от себя отцепить, да еще и раньше, чем прилетят заклинатели… Незамеченным уйти уже не получится, разглядят с воздуха — ну да отоврется, не впервой. А вот прямо сейчас убирать руку и уходить явно нельзя. Что-то подсказывало Вэй Усяню: в этом случае ничего хорошего с Лань Чжанем не произойдет. Долго ждать не пришлось: совсем скоро полдюжины юношей в белых одеждах торопливо ссыпались с мечей и кинулись к Лань Чжаню, перекрикивая друг друга:.
Один из адептов даже оказался настолько хладнокровен, что не кинулся очертя голову оказывать помощь, а застыл у входа в пещеру с обнаженным мечом в руках. Вэй Усянь одобрительно ухмыльнулся, все еще не отнимая ладонь от кожи Лань Чжаня.
Ну что, детишки, кто первый нападет на страшного темного заклинателя? То есть как? Его что, просто не узнали?
Не почуяли темную энергию? Ну да, он же выложился досуха, призывая духа, а восстановиться, впитывая тьму из окрестной нечисти и просто отовсюду, не успел, хотя стоило бы. Или жалкие остатки его сил терялись там, где основательно порезвилась неупокоенная рука?
Нет, все-таки в этом было что-то очень странное. Допустим, он был мертв много лет, и из молодого поколения уже никто не узнает Старейшину Илина в голом оборванце со сбитыми ногами и расцарапанной спиной. Но знаменитое вэньское клеймо-то не заметить трудно!
Вэй Усянь опустил голову и со свистом втянул в себя воздух. Клейма не было. Других шрамов тоже. Исчез даже тот, что остался после пересадки ядра, словно то и не вырезали никогда… Вэй Усянь решительно вытряхнул из головы лишние мысли и приготовился вдохновенно врать. Там, в пещере, была какая-то тварь, и она чуть не сожрала наши души! Но мы убежали! А потом она вышла наружу, и Ханьгуан-цзюнь ее одолел, но и сам пострадал. Меня оглушили, да так, что я пришел в себя только в пещере, когда праведный Ханьгуан-цзюнь уже сражался с тварью.
Увы, от меня было мало пользы…. Вы вынесли из пещеры Ханьгуан-цзюня? Меня хотели принести в жертву! Ведь пропадают же? Иначе с чего бы клану Лань высылать в этакую глушь целый отряд адептов?
И Ханьгуан-цзюня чуть было не сожрала. Я не знаю, насколько серьезно его ранили, но вроде бы когда я его касаюсь и делюсь ци — ему легче… Это было слабым местом рассказа: на самом деле Вэй Усянь вовсе не передавал никакой ци — но в то, что можно вернуть на место вырванную из тела душу, ему бы точно не поверили.
И беспорядок жуткий: все перевернуто, приношения рассыпались и свечи задуло. Но это точно то самое место! В доказательство он подкинул на ладони спелый персик, видимо, не попавший под поступь ожившей статуи.
Это могло быть опасно, — укорил его юноша постарше и поспокойнее. А то я уж и не помню, когда ел в последний раз.
Разумеется, член клана Лань не мог позволить себе пожадничать на глазах у друзей — на что и рассчитывал Вэй Усянь. Это адепты Гусу сейчас вернутся в Облачные Глубины, а там кормят хоть и невкусно, зато каждый день. А у него только ворованный рис из рукавов Лань Чжаня…. Персик оказался просто божественно прекрасным. От сладкого запаха моментально закружилась голова, а вкус раскрывался полнее с каждым мигом, отчего на глаза наворачивались слезы.
Или дело было в том, что Вэй Усянь последний раз ел персики еще в Пристани Лотоса? Юноши дружно покраснели, только сейчас обратив внимание на столь вопиющее бесстыдство. Разумеется, запасные ханьфу у них нашлись. Он поднялся с колен, глубоко поклонился и совсем уже собрался идти восвояси, когда адепт, передающий Ханьгуан-цзюню ци, испуганно вскрикнул.
Вэй Усянь мысленно выругался. Ну вот сейчас-то тебе что не хватает, Лань Чжань? Вокруг свои, ци хоть залейся, опасности никакой… Он торопливо опустился на колени, закрыл глаза и нащупал невидимые нити, связывающие душу с телом, скрепляя их обратно, придерживая трепыхнувшийся навстречу огонек.
Стоило вернуться в прежнее положение — сидя рядом и с рукой на груди, — как ци Лань Чжаня потекла ровнее и увереннее. Кажется, у Вэй Усяня оставался только один выход. Конечно, в Облачных Глубинах его моментально разоблачат, но здесь и сейчас точно нет никого, способного удержать душу в теле и довезти Лань Чжаня живым до целителей.
Да и не убьют же его сразу? Наверняка позволят сначала помочь Лань Чжаню, хотя бы до тех пор, пока не разберутся, как это лечить. А там как-нибудь вывернемся…. Ханьгуан-цзюнь… ему совсем плохо. Вэй Усянь вздохнул. Короткая у него оказалась вторая жизнь. Ну, нет уж, глупо хоронить себя раньше времени, он удерет и из Облачных Глубин. Вот как только Лань Чжань выздоровеет — так сразу и удерет. Я уверен, что вы достаточно сильны, чтобы везти меня на своем мече всю дорогу, не отдаляясь от носилок ни на волос, но что если порыв ветра или негодная птица принудят меня случайно отнять руку?
Да и сил вы так потратите куда меньше. Не будем тратить времени. Прошу вас, господин Сун, ложитесь. Искренне наслаждаясь покрасневшими щеками юношей, Вэй Усянь осторожно повернул Лань Чжаня на бок и устроился рядом. К счастью, ширина носилок позволила ему разместиться с удобством. Да что уж там, Вэй Усянь всегда любил обниматься и при других обстоятельствах получил бы немалое удовольствие, дразня Лань Чжаня в таком беспомощном состоянии. Но сейчас тот не приходил в себя, и даже дыхание его было почти неслышным.
Только когда адепты встали на мечи, и носилки порядком тряхнуло, он вздрогнул, не открывая глаз, и одними губами прошептал:. Дорогу Вэй Усянь незатейливо проспал. Стоило бы обдумать свое положение, заранее прикинуть, как можно ускользнуть из резиденции великого ордена, знаменитого непреодолимым защитным барьером, да хоть родственников себе сочинить.
Но мерное покачивание носилок, прохладный шелк под руками и свист ветра убаюкивали быстро и неотвратимо, как упокаивающий духов талисман. Да и то, придумает он себе историю, семью, происхождение — а если городок, в котором он якобы родился, давно землетрясением слизнуло? Поди угадай, сколько лет прошло со смерти ужасного Старейшины Илина!
Точно не два-три года, иначе его бы все равно узнали. Но и не века, раз Лань Чжань еще жив и не спешит на покой.
Поэтому Вэй Усянь легко убедил себя, что лучше не дергаться понапрасну и со всем разобраться на месте, потеснее прижался к Лань Чжаню и быстро заснул. Даже боль в стесанных о камни ногах не помешала: после болтанки в безличном хаосе любое ощущение в удовольствие, если приноровиться. Разбудил его гулкий удар колокола, дрожью ци отдавшийся в костях. В Пристани Лотоса такой звук означал тревогу: нападение одуревшей от голода сильной твари, попытку чужака тайком пробраться в орден или прибытие посланника со срочными вестями.
По старой привычке Вэй Усянь вскинулся на носилках, закрутил головой. На горизонте уже забрезжил рассвет, а впереди высились знакомые горные склоны.
Надо же, всю ночь летели. Лань Чжань охотился так далеко или дело в двойном грузе на носилках? Когда так врываются, значит, кто-то ранен или очень важное дело, — Лань Цзинъи спохватился и заговорил спокойнее: вспомнил о правилах. Они стремительно снижались, минуя горные долины, кое-где украшенные резными беседками и маленькими домиками.
Сохранять сонную расслабленность становилось все сложнее: впереди было очень много проблем и один Лань Чжань, который так и не пришел в себя, зато в полете несколько раз повторял его имя. Этак ужасного Старейшину Илина разоблачат, еще не стащив с носилок! Молодых адептов в каждом из великих кланов готовили на совесть. Сейчас Вэй Усянь видел, что они, несмотря на заметную усталость, летели очень быстро. Горы уже заслонили половину неба и все приближались, а впереди открывался прекрасный вид на Стену Послушания: покои целителей находились в самом защищенном месте ордена, недалеко от библиотеки и учебных зданий.
Лань Цзинъи оказался прав: их действительно уже ждали. Лекари быстро перехватили носилки, невозмутимо выслушали сбивчивый рассказ и потащили их с Лань Чжанем куда-то вглубь помещения. Слава небожителям, никому пока не было дела до того, кто это пристроился рядом с Ханьгуан-цзюнем: тяжелораненый занимал целителей куда больше.
Так их и сгрузили в одной палате, в обнимку. Многослойная печать в половину комнаты шириной сразу тревожно замерцала. Вэй Усянь только головой покачал: такую сложную вязь он видел впервые и навскидку мог разобрать едва ли половину символов. Наверное, первый целитель ордена или кто-то вроде: вышивки у него на ханьфу было не меньше, чем у Лань Чжаня. Вытащил из ужасной пещеры, а потом ему плохо сделалось, даже дышать переставал пару раз.
Если бы не молодые господа Лань, я и не знаю, что могло случиться: душу потерять — это не шутки, но разве после такого живут? А потом как-то получилось, что ему легче, когда я рядом сижу, вот нас и понесли в одних носилках, это не от непочтения, просто так вышло….
Ханьгуан-цзюнь по дороге немного приходил в себя, говорил, — главное, чтобы его сейчас не попросили пересказать, что именно, — а разве без души люди говорить могут? Услышав это, целитель чуть расслабился. Осторожно повел руками вдоль тела Лань Чжаня, задержал ладони над нижним даньтянем, затем над средним. Как-то заковыристо плеснул ци в печать — и Вэй Усянь был готов поклясться собственной флейтой, что от этого движения на теле Лань Чжаня высветились все основные меридианы!
Лекарь нахмурился: чем-то ему увиденное не понравилось. Чем, непонятно: судя по ровному сиянию, меридианы у Лань Чжаня были в полном порядке. Потом он посмотрел на Вэй Усяня, и тот не к месту вспомнил, как в свое время побаивался Вэнь Цин.
Нарочно, что ли, целители такой взгляд вырабатывают? Вэй Усянь поспешно закивал. Разве мало его Лань Чжань спасал? Да и пещера была. Давно, до войны еще. И потом еще повторял пару раз, он все умереть пытался! Да что ж у него такой длинный язык-то!
Разве может бродячий заклинатель знать техники, которыми запускают остановившееся сердце? Если только в Юньмэне жил…. Всё о ерунде тревожитесь. Вы не из-за поцелуя переживайте, юноша, а радуйтесь, что человеку жизнь спасли. Что сложный прием использовали с толком, ребра не переломали и меридианы не покорежили. Вот это действительно важно, а не кто там кого поцеловал. К тому же, — он весело усмехнулся, — разве Ханьгуан-цзюнь не достоин того, чтобы отдать ему свой первый поцелуй?
Эти целители такие проницательные, того и гляди догадаются, кто кого на самом деле из пещеры тащил! Ладно хоть причину его смущения неверно расшифровали… — Правда, это у меня не первый был, а второй. Неужели орден Гусу Лань так изменился за прошедшие с его смерти годы? В архивах ордена упоминаются два эпизода, когда целители подозревали потерю души, но больной выживал: его дух возвращался сам, если телу не давали умереть.
Мы восстанавливаем потерянное до сих пор — и именно медицинские архивы вернули на бумагу совсем недавно, три года назад. Поэтому я хорошо помню, как можно помочь в таких случаях. Вот это было уже интересно.
Вэй Усянь знал: далеко не все книги Гусу Лань погибли в огне, но полагал, что утерянное если и удастся восстановить, то лишь по памяти. А его собеседник явно говорил о чем-то другом, может, о какой-нибудь сложной и очень секретной клановой технике?
Скажем, призвать духов предков, помнящих наизусть сожженные манускрипты, и пусть надиктовывают на цине? А господин целитель будет сидеть и записывать…. Останавливается сердце, замирает дыхание, слабеет ци.
Про себя Вэй Усянь добавил еще: слабнут связи души и тела. Начинается все именно с этого, а остальные неприятности — просто закономерный итог. У него после Луаньцзан тоже было что-то такое, но он считал свое состояние следствием вырезания ядра. А это, получается, из-за временной потери души.
Отличная новость, между прочим. Он-то и сам смог отлежаться — а в Облачных Глубинах знают, как это лечить, за Лань Чжанем будут присматривать… Вдруг получится отдать его целителям и уйти незамеченным? И часто даже не близкого человека, а едва знакомого целителя. Если только повреждения духовных связей ощущаются для заклинателя таким неизбывным одиночеством, что будешь отчаянно рад любому, кто возьмет за руку?
Но для этого Ханьгуан-цзюню потребуется ваша помощь. Возможно, долгая и усердная. Сейчас я перехвачу контроль над печатью, а вы попробуйте убрать руки. Понятно, юноша? Увы, из этой затеи не вышло ничего хорошего. Стоило Вэй Усяню отнять ладонь от груди Лань Чжаня и шагнуть в угол, как печать замерцала резко и тревожно, а целитель мгновенно наклеил два талисмана на неподвижное лицо с застывшими чертами.
Вэй Усянь прождал несколько томительных минут, но ситуация не менялась к лучшему. Лань Чжань все так же болезненно подрагивал ци и не давал спокойно уйти несчастному темному заклинателю, совершенно беспомощному и беззащитному в этом оплоте праведности.
Ладно хоть связь с телом слабела медленнее, чем на горе… В конце концов Вэй Усянь не выдержал такого мучительства и снова плюхнулся на колени рядом с постелью, бесцеремонно ухватив Лань Чжаня за запястье. Уже через несколько мгновений он с облегчением убедился: помогает. Даже просто держать за руку — помогает. Не судьба ему уйти из Облачных Глубин. Оставаться же… никому не может везти вечно. Но как бросить Лань Чжаня в таком состоянии?
И я готов целовать Ханьгуан-цзюня, если надо! А ведь и правда, Лань Чжаню вполне хватало его объятий, чтобы до конца полета оставаться в мирном забытьи. Иногда бывает, что больному лучше всего помогают усилия человека, раньше прочих бросившегося отводить смерть, — кивнул сам себе лекарь. В таких случаях заклинателям легче исцелять друг друга, особенно если основой для единства ци служит кровное родство или долгое парное самосовершенствование… кхм.
Если начался приступ, а рядом нет никого из целителей, вот по этому участку бейте ладонью. Сработает наподобие сигнала от кланового фейерверка. Если вам что-то показалось, но печать спокойна — тоже руку сюда. Печать должна подать сигнал дежурному по покоям, но на двоих она все же не рассчитана, могут быть сбои в работе.
Я не расслышал сначала. Вэй Усянь судорожно припомнил разговор с юными адептами. Как же он тогда представился-то? По фамилии его не раз называли сами Лани, а вот имя… второпях придуманное имя он успел прочно забыть. Вроде бы оно было немного дурацкое, но какое? Пришлось срочно выбирать из двух вариантов, равно грозящих неприятностями. Ничего удивительного: сразу после войны назвавшегося так могли и мечом рубануть. Если понадобится наружу — зовите, вас подменят. В благословенном одиночестве Вэй Усяня оставили далеко не сразу.
Сначала господин первый целитель долго что-то подправлял в печати, передавал Лань Чжаню ци, клеил на кожу разные талисманы. После него другой заклинатель, Лань Сяньгоу, колдовал с иглами и нефритовыми палочками, а Вэй Усянь боролся с искушением всласть насмотреться на нагого Лань Чжаня: когда еще такое увидишь?
Потом принесли сменное платье — разумеется, белоснежное и с вышитыми облаками, ладно хоть ленты Вэй Усяню не полагалось, — снова объяснили, как пользоваться печатью, будто он и вправду был необразованным бродягой без рода и клана… Словом, когда все лекари наконец-то ушли из палаты, Вэй Усянь устал сильнее, чем после целого дня полета на мече.
Поэтому, несмотря на разгорающееся утро, он решительно улегся рядом с Лань Чжанем и перекинул руку ему поперек груди. Захочу — обниму, захочу — поцелую, и так каждый день. Следующий вздох Лань Чжаня был чуть глубже и порывистее, как будто он мог сейчас что-то услышать.
Вэй Усянь приподнялся и посмотрел внимательно: показалось, или на безупречно прекрасном лице и в самом деле мелькнула безмятежная полуулыбка? Нет, почудилось. Лань Чжань ведь не умеет улыбаться.
Как и положено темному заклинателю, существу злобному и коварному от природы, проснулся он уже на закате. За окном еще слышались негромкие разговоры: адепты возвращались то ли с ужина, то ли с вечерних тренировок. Кто-то насвистывал мелодию из числа классических упражнений Гусу Лань, а из-за угла покоев целителей — Вэй Усянь слегка напрягся — доносился чересчур хорошо знакомый ему голос Лань Цижэня, распекавшего приглашенных учеников.
Ну да, не мог же он оказаться на долгой ночной охоте или еще где-нибудь подальше, не бывает такого везения. Спасибо и на том, что глава ордена явно отсутствовал, иначе непременно навестил бы раненого брата. Или он уже заходил днем, пока Вэй Усянь мирно спал, пряча лицо на плече Лань Чжаня? Но даже если и так, до утра он вряд ли появится снова. После заката всякая жизнь в Облачных Глубинах замирала — а значит, впереди была целая ночь, чтобы собраться с мыслями. И первым, что стоило хорошо обдумать, было его собственное положение.
Сейчас Вэй Усянь мог сказать уже точно: он снова жил. Ни защитный купол Гусу Лань, ни сложнейшие печати целителей не опознали в нем нежить, нечисть или иную опасную тварь. Правда, и темного заклинателя — тоже, из-за чего Вэй Усянь засомневался: а они его вообще видят?
Различить чужеродные следы в меридианах было, конечно, нелегко, но это у обычного адепта, решившего вдруг пойти неправедным путем. У Вэй Усяня после падения на Луаньцзан все стало иначе: темная энергия частично впиталась в опустевший даньтянь и образовала что-то вроде ядра, и вот это уже обнаружил бы любой лекарь. Не понял бы, что именно видит, принял бы за след проклятия или нападения призрака — но не обнаружить не мог.
Впрочем… Вэй Усянь еще с прошлой жизни старался в первую очередь пользоваться именно ресурсами нового ядра: так управлять темной энергией было проще и привычнее, почти как родной янской ци. Из окружающего пространства он брал силу, лишь когда подходили к концу собственные резервы. Если в схватке с душеедом он снова вычерпал себя до дна, а восстановиться просто не успел, потому что Лань Чжаню опять стало хуже — да, в таком случае он и вправду мог лишиться последних капель тьмы в теле и теперь ощущался как обычный человек, никогда не занимавшийся самосовершенствованием.
Ничего, потом наверстает. Признаться, случившееся было очень кстати: темная энергия никак не помогла бы спасти Лань Чжаня, а так его хоть пока не узнают. Да и на тело это повлияло удивительно хорошо: чувства Вэй Усяня никогда не были настолько обострены. Даже в полумраке он четко различал мельчайшие узоры резьбы на потолочных балках, издалека слышал разговоры учеников, а уж ощущения от шелка чужих одежд и нежной кожи под ними Вэй Усянь мотнул головой, прогоняя ушедшие не туда мысли, и усилием воли заставил себя перестать поглаживать пальцы Лань Чжаня.
В конце концов, тот сейчас ни возмутиться не может, ни оттолкнуть, ни даже убожеством обозвать! Как ни странно, ощущения, которые должны были быть неприятными — боль от растянутых мышц и содранной кожи, голод и жажда — тоже почему-то приносили удовольствие.
Наверное, из-за возвращения тела: после долгой бесплотности все покажется в радость. Вэй Усянь подозрительно глянул на Лань Чжаня — позволит ли себя отпустить? Тело определенно принадлежало ему: слушалось отлично, двигалось едва ли не с восторгом. Как раньше, еще в Пристани Лотоса, когда порой не выходило заснуть от переполнявшей его энергии. Прекрасные, но почти забытые ощущения, недоступные для вселившегося в жертву духа. Вэй Усянь поерзал, нащупывая между лопатками старую отметину от вэньской стрелы, и лишь едва не вывернув себе плечо, сообразил: клеймо-то исчезло!
И шрам от извлечения ядра, и тот рубец на боку, когда его чуть пополам не распластали Похоже, у него не осталось никаких особых примет, кроме красивого лица, но в клане Лань это и не примета вовсе. Днем надо будет добраться до ближайшего пруда и посмотреть, как он сейчас выглядит: может, там от Старейшины Илина даже следов не осталось? Вэй Усянь нахмурился: постоянно казалось, что он упускает нечто важное. Короткая медитация прояснила мысли, но не очень помогла с ответом на главный вопрос.
Как именно он возродился? Вэй Усянь знал способы вернуть дух назад в оболочку, если та не повреждена очень уж сильно, знал пару ритуалов, позволявших с удобством устроиться в чужом теле, и, конечно, прекрасно знал о разнообразной одержимости.
Но к его случаю все это не подходило ровным счетом никак. Сам он не воскресал: просто не мог, а сначала и не хотел. Он сказал, что никогда не видел их. Я сильно удивилась! Поинтересовалась откуда он приехал в Крым, может из Якутска или другого северного города, подумала я.
Оказалось, что парень из Москвы! Военный спросил, как есть абрикосы? Просто, говорю, вынуть косточку и съесть. Так жалко стало юношу Попробовал фрукт и сказал, что он что-то напоминает ему. Персик напоминает! Тут он выдал фразу, от которой я в шоке до сих пор! Вот тут уже не было предела моему удивлению! Почему родители в Москве ни разу не накормили своего ребёнка абрикосами?
Это же не заморский какой фрукт и стоит он не как красная икра. Весь улов пришлось отдать парню, чем осчастливила его. Я просто всю жизнь провела в Крыму и с фруктами знакома со всеми. Да, сезонные вкусняшки не всегда были по карману, чтобы прямо объедаться ими у меня была в детстве большая семья, жили скромно , но всегда покупались фрукты, а ягоды выращивали в огороде смородина, малина, клубника, инжир, кизил.
Мои зрители, кто не крымчане, как думаете, почему сложилась такая печальная ситуация у юного столичного жителя? Паренек-военный явно шутник. Включить "Незнайку" - как способ позаигрывать с девушкой. Помню, как в детстве у родни в Херсоне ветки абрикоса заглядывали в окна.
До сих пор помню тот вкус. И что ж: посмеюсь, а после повою, повою, опять засмеюсь. И мычу я, и ржу я Чума и та хохотала. Когда забрезжило утро, я уже годился в покойники. Не мог я стоять.
Ползком дотащился я до единственного оконца. Выходило оно на дорогу. Дождавшись прохожего, его я окликнул слабым, надтреснутым голосом. Нужды не было слушать, чтобы понять. Он увидел меня и, крестясь, пустился бежать. Через четверть часа уже стояло - какая честь! Только просил я их послать в Дорнси за старым другом моим, нотариусом Ерником, дабы составить завещание. Но они так трусили, что страшило их самое дуновенье голоса моего; и мне кажется, честное слово, что из боязни чумы они затыкали себе уши.
Наконец поленичек-подкидыш, пастушок при гусях доброе сердечко! Что произошло потом, очень мне было бы трудно вам рассказать. Знаю только, что в продолженье долгих часов я в бреду валялся на соломе, язык высунув, как теленок.
Хлопанье бича, звон бубенцов на дороге, могучий знакомый голос Ну, думаю, приехал Ерник Стараюсь приподняться. Мне казалось, что несу я святого Мартына на затылке и черта на заду.
Говорю себе: "Когда бы в придачу были еще скалы Басвильские, все равно надо тебе встать Я взвалил на подоконник голову свою; весила она не меньше нашего огромного городского колокола, падала вправо, влево Увидел я на дороге двух милых толстяков, которые глаза таращили с выражением ужаса.
То были Антон Ерник и поп Шумила. Верные мои друзья примчались во весь дух, чтоб успеть застать меня в живых. Должен заметить, что, когда увидели они меня, пыл их остыл. Они оба шагнули назад вено, для того, чтобы лучше судить о картине. И проклятый этот Шумила, в виде утешения, повторял:. Ты гадок, гадок Гадок, как сало желтое Ускорив отступление, остановились они под прикрытием повозки; Ерник для вида тряс удила ослика своего, который и так занемог. Вот, Николка-бедняга, что я тебе всегда говорил?
Бог всемогущ. А мы только дым, навоз. Сегодня пляшу, а завтра - в гробу. Сегодня в цветах, а завтра в слезах. Ты не хотел мне верить, все шуткой казалось тебе.
Было сладко, дошел до осадка. Что ж Персик, не горюй. Бог отзывает тебя. Ах, что за честь, мой сын! Но надо для этого быть прилично одетым. Давай, душу вымою. Приготовься, грешник. Ты явно еще прикован к сомнительным благам земли. Что же в ней такого хорошего? Все-то в ней суета сует, бедствие, ложь, лукавство, коварство, глупость, кривда, боль, увядание. Что мы тут делаем? Лукавый, некошный подстерегает тебя. Неужели ты хочешь, чтобы жадный зверь схапал твою измызганную душу?
Не упрямься, Николка, покайся, приготовься, сделай это, мой мальчик, сделай это ради меня, куманек. Боже меня упаси отнестись ко всем вам без должного внимания!
Но, пожалуйста, я хочу сперва два слова сказать господину нотариусу. Но земное меня покидает. Вежливость требует, чтобы я посетил на прощанье того, кто принял меня, прежде нежели идти в гости к тому, кто меня примет Он стал настаивать, умолять, кричать.
Я не сдался. Антон Ерник достал свой прибор письменный и, сидя на межевом камне, составил в кругу зевак и собак мое всенародное завещание. После чего я с кротостью очистил душу свою. Когда все было кончено Шумила продолжал свои увещеванья , я сказал умирающим голосом:. Все, что ты говоришь, прекрасно.
Но соловья баснями не кормят. Ныне, когда душа моя готова к отъезду, я хотел бы по крайней мере выпить на прощанье.
Друзья, бутылку! Поленичек подвязал старую корзинку, и я из последних сил втянул последних своих друзей. Снова упал я на солому; все удалились, но я чувствовал себя уже менее одиноким. Не попытаюсь вам рассказать, как прошли следующие за этим часы. Странное дело, я никак не могу их найти.
Верно кто-нибудь под шумок своровал штучек восемь, а не то - десяток. Знаю только, что я был поглощен обширной беседой со святой троицей бутылок; и ничего не помню из того, что говорилось. Теряю Николку Персика: куда он мог улизнуть? Около полночи я снова вижу себя. Сижу в своем саду, распластав зад на грядке земляники, сочной, влажной, свежей, и гляжу на небо сквозь ветки маленькой сливы.
Сколько огней там в вышине, сколько теней здесь внизу! Луна мне казала рожки. Поодаль видел я ворох старых лоз виноградных, черных, кривых и когтистых, как змеи, кишели они и, чудовищно корчась, за мной наблюдали.
Но кто объяснит мне, что я здесь делаю?.. Кажется мне все перепуталось в мыслях моих слишком пышных , что сказал я себе:. Мне кажется тоже, что я собирался нарвать чесноку, ибо он, говорят, очумляет чуму.
Помню ясно лишь то, что, когда я ногу поставил и тут же плюхнулся на мать-землю сырую, меня охватило внезапно очарование ночи. Небо, словно огромный орешник, круглый и темный, надо мной расширялось. На ветвях его тысячи тысяч плодов повисло. Колыхаясь мягко, блистая как яблоки, звезды зрели в сумраке теплом.
Плоды моего ветрограда казались мне звездами. Все наклонялось ко мне, чтобы видеть меня. Чувствовал я, что тысяча глаз за мной следит. Шушуканье, смех пробегали в земляничных кустиках. На сучке надо мной груша маленькая, краснощекая и золотистая, голосом тонким, светлым и сладким мне напевала:.
